Владимир Федотов: «Сталин играл с моим папой на бильярде, а Аркадьев снимал перед ним шляпу»

«Спорт-Экспресс», 1997

Кто предает свое прошлое, тот не имеет будущего. Эту старую истину время от времени, к сожалению, постигает горькая участь – забвение.

Организаторы недавно отшумевших торжеств по случаю 100-летия отечественного футбола почему-то не внесли в списки приглашенных в киноконцертный зал «Россия» легендарную фамилию, которая для российских болельщиков значит не меньше, чем Пеле для бразильцев или Марадона для аргентинцев. Григория Ивановича Федотова уже нет с нами сорок лет, но его сын Владимир достойно несет по жизни славную футбольную фамилию.

С Владимиром Федотовым мы встретились в канун сороковой годовщины со дня смерти Григория Ивановича. Молча подняли рюмки – помянули… А потом услышали теплый и доверительный рассказ сына об отце и многих других удивительных людях футбола, которые органично вплелись в судьбу Федотова-младшего. сыграли в ней ключевые роли. сформировали его как личность.

ОТЕЦ

Мое будущее было предопределено. похоже, с того дня, как я появился на свет Футбольные гены оказались сложенными не только папой, но и мамой: ее три род-ных брата – Жарковы – тоже были футболисты и все играли за «Торпедо». Один из них – Георгий Жарков стал наиболее кэвестным.Считайте. свой каждый второй гол знаменитый форвард автозаводцев Александр Пономарев забил с подачи моего дяди. И понятно, что разговоры о футболе велись в нашем доме с утра до вечера. А при звуках блаитеровского марша, под который по сей день наши команды выходят на поле, у меня мурашки по коже шли…

Память, особенно детская. обладает удивительным свойством – избирательностью. Не знаю уж. почему, но она не сохранила ни одного эпизода, связанного с па-пиной игрой при переполненных трибунах динамовского стадиона – в ту пору самого большого в стране. Но всегда перед глазами, будто это происходило вчера. – картинки тренировок ЦДКА. на которые папа меня брал лет с четырех, наверное, Вот он отрабатывает свой коронный удар, наводивший ужас на вратарей. Гринин с одного фланга, а Демин с другого поочередно набрасывают ему мяч на радиус штрафной, и пока он летит папа кричит застывшему в воротах Никанорову: «В левый!» или «В правый!» Воспользовавшись подсказкой. Никаноров бросается в нужный угол – бесполезно! Для меня до сих пор остается загадкой, как папа в воздухе укрощал мячи, летевшие на разных высотах, и наносил разящие удары, каким-то непостнжимым образом отклонив корпус ровно настолько, насколько требовалось. (Впоследствии мне тоже иной раз удавались эти фирменные «Федотовекие» удары. однако поставить их на поток не получалось.) Хорошо помню, как на один из южных сборов ЦДКА. куда меня папа в очередной раз взял с собой, приехала из Москвы группа киношников с тяжеленными камерами и треногами и. не жалея пленки. снимала для учебного фильма технические приемы в исполнении игроков •команды лейтенантов» и, конечно, неподражаемый федотовский удар.

Но случались дни, когда не то что пробить – прикоснуться к мячу папа не мог. В 1947 году с тяжелой травмой колена его отвезли в Югославию на операцию. Уже сам это факт можно считать уникальным: страна-то жила за «железным занавесом». Домой он вернулся на костылях. И каждое утро, когда в квартире все еще спали, папа на кухне, отложив костыль в сторону, с гримасой боли на лице разрабатывал колено, чтобы как можно скорее вернуться на поле. Надолго расстаться с футболом он не мог.

И болельщики не могли представить ЦДКА без Григория Ивановича. Мне казалось, что они его боготворили. Спокойно прогуляться с ним по Москве было невозможно: узнавали на каждом шагу. Все с ним здоровались, как правило, старались пожать руку, и он отвечал взаимностоо на любое приветствие настолько тепло и искренне, что я порой не выдерживал и спрашивал: «Пап, а это то?» А он как-то виновато улыбался и отвечал: «Не знаю, сынок».

Что более всего подкупало меня в отце и его соратниках по футболу? Университетов они не кончали, но были наделены – от природы, наверное – необыкновенной внутренней культурой, которая не позволяла им взирать на людей свысока. Это и был их иммунитет от «звездных» болезней. Они не возносились до небес и оставались самими собой даже тогда, когда власть предержащие делали им такие подарки, от которых голова могла пойти кругом. Золотые часы от Буре, именное оружие с инкрустацией. сервизы из саксонского фарфора – все это украшало просторные квартиры известных футболистов. Но подарки, сделанные папе и Всеволоду Михайлович Боброву министром обороны в 1946 году потрясли воображение: они стали едва ли не единственными в Москве владельцами автомобилей «опель-капитан». (С поправкой на время это было даже покруче, чем нынешние шестисотые «мерседесы»).

Не думаю, чтобы кто-то им завидовал по-черному. Они собирали полные стадионы, потому что были истинными кумирами народа, отогревали своей игрой души людей в нелегкое послевоенное время.

В равной степени их уважали и те, кто проникал на стадион через забор, не имея денег на билет, и те, кто восседал в правительственной ложе.

Однажды за папой прислали «бьюик», чтобы отвезти его к Василию Сталину. Отец усадил меня на кожаное сиденье рядом с собой – и мы поехали на Гоголевский бульвар. Судя по уже накрытому столу. Василий Иосифович с нетерпением ждал гостя. Меня, правда, посадили за отдельный столик с фруктами и шоколадом в соседней комнате и включили кинопроектор с диснеевскими мультиками. О чем говорили сын отца народов и мой отец, я узнал позже. Василий Сталин сначала предложил, а потом, когда они играли на бильярде, долго уговаривал палу перейти из ЦДКА в команду ВВС, которая была любимым детищем хозяина дома. Нетрудно себе представить, какие блага мог посулить Сталин. Но Григорий Иванович наотрез отрез казался. И, к счастью, был правильно понят: верность клубу, патриотизм в те времена не выглядели пустой бравадой.

АРКАДЬЕВ

Уже в пять лет мне посчастливилось познакомиться с первым в моей жизни великим тренером – Борисом Андреевичем Аркадьевым. Он работал тогда в ЦДКА, и на сборах в Сухуми я часто его видел. Позже судьба столкнула меня с многими неординарными футбольными педагогами, но Аркадьев был единственный, кто обращался к игрокам только на «вы» и исключительно по имени и отчеству.

В то время я, естественно, еще не мог понять и по достоинству оценить все-величие – Аркадьева-тренера, который был Колумбом в своем ремесле и в области тактики, и в плане психологической подготовки футболистов. Эго я осознал позднее. А тогда сделал для себя неожиданное открытие: Аркадьев, оказывается, был еще и художник. На Кавказе мы ходили с Борисом Андреевичем в горы, где он писал заход солнца. Возле него я невольно учился воспринимать окружающий мир во всем его многообразии, ценить красоту и радоваться ей.

Надо ли говорить, с каким уважением относились футболисты к такому человеку. И он платил им той же монетой. Но когда дело касалось интересов команды, для Аркадьева незыблемых авторитетов не существовало.

Однажды он разочаровался в Григории Ивановиче и отправил его в запас. Было очень похоже, что навсегда.

Удрученный отец все чаще стал уезжать на свою родину в подмосковный поселок Глухово (где, кстати, я провел почти все детство у дедушки и бабушки) и там самостоятельно тренировался, не желая мириться с происходящим. Он не верил в предвзятость Аркадьева, а свое отлучение от основного состава ЦДКА считал тренерским заблуждением. И не сомневался, что рано или поздно Борис Андреевич это поймет. Так оно и случилось.

На матч с тбилисским «Динамо» папа вышел с такой готовностью доказать тренеру: еще, мол, не вечер, что его невозможно было остановить. В той победной для армейцев игре 1948 года он забил мяч и сделал голевую передачу.

Если Федотов удивил Аркадьева на поле, то сам Аркадьев потряс всех в раздевалке после матча. Он подошел к уставшему центрфорварду, который только начал расшнуровывать бутсы, и громко, чтобы слышал каждый. сказал: «Григорий Иванович, прошу извинить меня великодушно. Мне ведь показалось, что вам пора с футболом заканчивать. Но я ошибся, в чем признаюсь. Снимаю перед вами шляпу». И снял свою шляпу.

Когда спустя несколько лет папа действительно закончил играть. Аркадьев сделал сто в ЦДКА своим помощником.

МАСЛОВ

Отец, мысленно связавший мою жизнь с футболом едва ли не с тех пор, как я появился на свет, за год до кончины сделал верный ход: определили меня в ФШМ – московскую футбольную школу молодежи, где созвездие тренеров обещало в будущем не одно созвездие игроков. Директором школы работал Николай Николаевич Никитин, игравший за сборную России еще до революции. В его подчинении были – шутка сказать! – Маслов, Лахонин, Николай Дементьев, Бесков. Я прошел через всех.

А первым, хотя и недолго, был Виктор Александрович Маслов, создавший впоследствии две золотые команды – московское «Торпедо» и киевское «Динамо», которое во второй половине 60-х трижды подряд становилось чемпионом СССР.

Маслов не писал картины и не читал вслух стихи, как Аркадьев. Он был, что называется, человеком от сохи. Его речь не украшали метафоры и яркие эпитеты. Но Маслов мог двумя-тремя незамысловатыми фразами, как никто другой, точно и доходчиво объяснить, что требуется от игрока и как этого достичь. Даже будучи детским тренером, уже тогда, он умел создать в команде истинно футбольную атмосферу, где во главу угла поставлены сплоченность, взаимовыручка. надежность партнера.

На мою первую игру в команде Маслова – со «Спартаком» на Ширяевом пале – приехал папа. Ливень, который обрушился на Сокольники после первого тайма, запомнился больше, чем сама игра. Запомнилось и то, как Маслов, увидев мокнувшего под дождем Григория Ивановича, позвал его в перерыве в раздевалку, куда отец из-за своей скромности и педагогических соображений никогда не зашел бы без приглашения.

Глубоко уважая Григория Ивановича, Маслов был одним из очень немногих, кто не проводил параллелей между мной и отцом, считая меня вполне самостоятельной футбольной единицей.

К сожалению, чаще приходилось наблюдать обратное. Бестактные, бездумные, механические сопоставления с папой преследовали меня более двадцати лет – пока я выхолил на поле. ТЪ, что прощалось любому другому игроку, не прощалось сыну Григория Ивановича. Придирки порой были настолько назойливыми, что казалось, будто поговорка «Федот, да не тот» придумана про меня.

Любопытное и мудрое соображение по поводу «футбольной» преемственности высказал однажды Яшин. «Какое счастье, – признавался наш великий вратарь, – что Бог подарил мне двух дочерей, а не сына, который захотел бы стать похожим на отца, чем очень осложнил бы себе жизнь». Правда, я, став футболистом, подражать папе на поле не пытался. Кумиром моей юности был молодой Стрельцов с его шикарным коком на голове. Хотя у него была совершенно иная футбольная фактура: например, при всем желании я бы не смог так прикрыть мяч корпусом, как это делал Стрельцов, стоя на своих могучих ножищах, для которых подходящего размера гетр в природе не существовало.

Но я немного отвлекся. Так вот, невыгодные для меня сравнения с отцом, с одной стороны, злили, но с другой – здорово подстегивали. Уже в ФШМ я стал лидером команды и лучшим ее бомбардиром. В общем, никогда не давал повода шептать за спиной, дескать, сына «того Федотова» тянут за уши.

Да и у Маслова по блату никто не играл. И прежде чем он ушел поднимать на всесоюзный пьедестал «Торпедо», мы выиграли с ним Кубок Москвы.

ОТ НИКОЛАЕВА ДО БОБРОВА И ОБРАТНО

Наверное, нет ничего удивительного, что я, 18-летний футболист, получил приглашение в ЦСКА именно от Бескова. Константин Иванович, как никто другой, знал меня по ФШМ. Но даже он, создавая новую армейскую команду, не мог предположить, насколько специфичен ЦСКА. Эта специфика заключитесь в частой смене руководства клуба, и каждая новая метла старалась мести по-своему. В результате тренеров меняли, как перчатки, зачастую независимо от турнирного положения команды и не делая попыток затянуть в ее завтрашний день. Можете себе представить, каким мог быть при Бескове этот день для ЦСКА, если у него играли 18–20-летние Шестернев, Поликарпов, Амбарцумян, Фомичев, Федотов… Но Бескова сняли – за 4-е место в чемпионате СССР.

Пришел Соловьев, уже успевший к тому времени удивить футбольный мир первой победой киевлян в первенстве страны. Однако в ЦСКА он продержался совсем недолго. Следующая «смена караула» выглядела относительно логичной: до того как встать у руля команды, Николаев полтора года проработал ее начальником и хорошо знал обстановку в ЦСКА Николаев, где бы ни трудился – в сборной или в клубе, всегда умел создавать атмосферу доброжелательности. взаимного доверия тренера и игроков, какого-то бескорыстия. Мне кажется, что в этом смысле он оказался наиболее последовательным носителем традиций той знаменитой «команды лейтенантов», в которой играл мой отец.

С Николаевым мы пошли в гору: в 1964 году выиграли бронзовые медали, а мне с 16 мячами удалось стать лучшим бомбардиром чемпионата. Но и это не помешало армейскому руководству через год отправить Валентина Александровича… в хабаровский СКА. Что творили тогда военачальники – словами не передать! Команда могла бы погибнуть, но в стране, испытывавшей дефицит почти на всё, Слава Богу, было предостаточно квалифицированных тренеров. Поэтому Шапошников сменил Николаева почти безболезненно, и весь сезон-66 мы шли вторыми, преследуя киевское «Динамо». Однако за шесть туров до финиша случилось несчастье: мы были разгромлены в Киеве – 0:4 и до конца сезона из шока уже не вышли. Шапошникову этого не простили – и тренерская карусель продолжила свое вращение. Совсем недолго «порулил» Калинин, а потом пришел Бобров, который неожиданно для многих покинул хоккейный «Спартак», сделав его суперклубом.

Бобров в ту пору переживал свой второй пик популярности. Если бы существовал рейтинг советских знаменитостей, то Всеволод Михайлович, по-моему, в тройку вошел бы наверняка. Он сумел пронести через годы какую-то юношескую лихость, задор, абсолютное пренебрежение к партийным авторитетам, которые, в свою очередь, считали за честь пожать ему руку, сфотографироваться с Бобром на память. Перед ним распахивались двери всех кабинетов. включал кабинеты па Старой площади. Он был одним из немногих в Москве нарушителей правил движения, которого гаишники не то что не штрафовали, подобострастно брали под козырек, если по ошибке останавливали.

Как и все, я искренне уважал Боброва, а вот ответной симпатии не ощущал. Почему? Я сам задавал себе этот вопрос, но точного ответа не находил. Возможно, это было связано с непростыми отношениями Боброва с моим отцом. Говорят, что, когда они играли, то, будучи равновеликими звездами, ревностно относились друг к другу. Мне трудно об этом судить, но я точно знаю, что папа никогда никому не завидовал.

Как бы то ни было, а при Боброве мне пришлось несладко. Всеволод Михайлович проработал в ЦСКА всего один сезон – и это был самый трудный сезон в моей жизни. Меня почему-то отправили в дубль, где, не отчаявшись, я забивал в каждом матче по 2-3 мяча. Сейчас в это почти невозможно поверить, но тогда игры дублеров собирали полный стадион на Песчаной улице – по 5 тысяч болельщиков! В конце концов Бобров вернул меня в состав, однако его самого непредсказуемые наши военачальники отправили в отставку. И возвратили Николаева.

С его вторым пришествием связана самая яркая пушица в истории команды ЦСКА 60–70-х годов и в моей игровой биографии. Как вы, наверное, догадались, речь идет о нашей победе в чемпионате 1970 года в результате двухдневной переигровки в Ташкенте с московским «Динамо».

Первый дополнительный матч не оставил особых воспоминаний. Финальный свисток Тофика Бахрамова зафиксировал нулевую ничью после 120 минут равного, жесткого, вязкого противостояния.

Зато повторная игра оказалась прямой противоположностью. Я думаю, это была самая драматическая развязка сезона во всей истории союзных чемпионатов. Когда динамовцы сравняли счет – 1:1, мы дрогнули и пропустили еще два мяча. А могли и больше, если бы Антоневич, которого Бесков выпустил на замену, не попал в штангу и использовал свой выход один на один с Пшеничниковым. Динамовцы, впрочем, отнеслись к этому достаточно спокойно, полагая, что победа у них уже все равно в кармане – 3:1 и 19 минут до конца основного времени. Они не придали значения тому, как наши крайние защитники, и в первую очередь, Истомин, по команде Николаева со скамейки все чаще и чаще стали ходить вперед. Один из таких рейдов Истомина закончился передачей в центр, и я, не доходя до штрафной, пробил из-под ноги динамовского защитника – 2:3. Проходит еще несколько минут, и Аничкин в своей штрафной ловит меня на бедро. Нарушение было настолько очевидным, что даже сверхосторожный Бахрамов. назначавший пенальти в редчайших случаях, указал па 11-метровую отметку. Невозмутимый Поликарпов, которого очень трудно было вывести из равновесия, перехитрил вратаря – 3:3! Ну а дальше нас было уже не удержать. И забить победный гол посчастливилось мне. Мяч находился под правой ногой, и стоявший передо мной защитник был уверен, что пробью в дальний угол. Но я исполнил, можно сказать, свой коронный номер: послал мяч между ног защитника в ближний угол. И, ударившись о землю, он пролетел над руками Пильгуя в сетку.

Потом возникла легенда о кочке, которая якобы мне помогла. Один узбекский болельщик ЦСКА на следующий день привез мне ее в целлофановом пакете в аэропорт. Та это кочка или нет – уже не узнать никогда. Да и дело совсем не в ней. Для футбольной истории остался счет на табло стадиона «Пахтакор» – 4:3 в пользу команды Николаева.

ТАРАСОВ

В ЦСКА приходили разные тренеры, и менялись они так часто, что это воспринималось спокойно, как нечто неизбежное. Однако появление в 1973 году у штурвала Тарасова произвело настоящий фурор.

Думаю, мало кто знает, что этому предшествовало. Однажды отлученного от хоккея Тарасова пригласил к себе министр обороны Гречко: «Анатолий Владимирович, у меня тут с футболом непорядок. Подберите достойного тренера для ЦСКА».

Выполняя приказ маршала Гречко, полковник Тарасов ночью на «Красной стреле» помчался в Ленинград к Зонину. Но Герман Семенович отказался. Тарасов на этом не успокоился, уговаривал еще кого-то, однако всё тщетно. Анатолий Владимирович доложил о проделанной работе министру обороны. «Никого не нашли? «Тогда берите команду сами, авторитета у вас хватит!» – неожиданно подытожил Гречко.

Нисколько не сомневаюсь, что так оно и было, поскольку эту историю я слышал из уст Александра Яковлевича Гомельского, которому Тарасов, получивший нежданное назначение, предлагал поработать на пару с ним. «Дисциплину наладим, поднимем атлетизм, научим этих футболистов по-настоящему тренироваться», убеждал хоккейный мэтр баскетбольного мэтра. Но Гомельский на эту авантюру не поддался.

Я был знаком с Тарасовым задолго до того, как его представили команде. Во-первых, мы жили в одном доме, и он безуспешно пытался приобщить меня к ежедневной зарядке на свежем воздухе в 7 утра. А во-вторых, мы прежде постоянно сталкивались с ним в Архангельском, где на базе ЦСКА хоккеисты соседствовали с футболистами. Я был нередким гостем в его комнате на третьем этаже и не подозревал, что однажды попаду как игрок в его непосредственное подчинение.

На первую тарасовскую футбольную тренировку приехали шведские телевизионщики. Это еще больше раззадорило нового тренера: кувыркались на снегу так, что в белой пелене не видели друг друга. А назавтра – выезд в Сирию. Разбудил он нас в 4 утра, хотя самолет был в 8. Разбудил на зарядку. Полусонные в темноте бегали трусцой по морозу.

В аэропорту для таможенников Тарасов тоже приготовил сюрприз. Когда четыре здоровенных солдата поставили на весы гигантский хоккейный баул – стрелку зашкалило. Вызвали таможенного начальника и в его присутствии открыли баул. Он был набит железом: «блинами», свинцовыми поясами, гирями, которые не распилил бы, по-моему, даже Шура Балаганов. Железо через границу пропустили, и в этот же день, только уже с Сирии, мы имели удовольствие с ним поработать.

Многие футболисты не понимали, что делает Тарасов. Но вслух об этом осмеливались говорить единицы. «Зачем таскать тяжести в конце сезона?» – возмущенно спросил однажды Дударенко. И Тарасов, не терпевший возражений, ему этого не простил. Вскоре Дударенко в команде не стало.

Вообще в разговорах о тарасовской требовательности и жесткости, иногда граничившей с жестокостью, на тренировках не было преувеличения. Помню, когда мы в очередной раз тягали это треклятое железо, молодой игрок, совсем еще мальчишка, сидел на плечах почти двухметрового вратаря Шмуца и держал на вытянутых руках 15-килограммовый «блин». Вдруг ему в голову попал мяч, прилетевший с другого конца корта. Удар был настолько резкий, что парень потерял равновесие и рухнул вниз. Но «блин» из онемевших от напряжения рук не выпустил. Бедняга сломал ключицу, но дотерпел тренировку до конца, поскольку Тарасов, разумеется, всё это видевший, врача к нему не подпустил.

– Этот парень будет играть в основном составе. Молодец, сынок! – сказал, когда все снова построились, Анатолий Владимирович и… опустился перед новобранцем на одно колено. Сцена была сыграна настолько артистично и убедительно, что даже Станиславский, наверное, не посмел бы произнести свое хрестоматийное «Не верю!»

Как фамилия того игрока? Не знаю. Его заковали в гипс, и больше в команде он не появился.

Для большинства приход Тарасова в футбол до сих пор остается загадкой. Что это было: каприз гения или осмысленное, взвешенное желание проявить себя на новом поприще? Я думаю, что он совершенно искренне добивался второго. Но слишком уж долгий отрыв от футбола – с конца 40-х годов, когда он сам выходил на поле – сделал эту попытку несостоятельной. Механический перенос пусть самой передовой, но хоккейной методики на тренировочный процесс футболистов обрекал Брасова на неудачу.

Однако бесследно его правление в нашей команде пройти не могло. И уж, во всяком случае, для меня. Став при Анатолии Владимировиче играющим тренером, я с его помощью постигал азы ремесла. Он заставлял меня по 10 раз пролистывать конспекты и анализировать их. Только такой неистовый трудоголик, как Тарасов, мог однажды сказать: «Даже в постели с женщиной, тренер должен думать о тренировке».

И самое главное у него мы учились не терять присутствия духа даже в самой тяжелой для команды турнирной ситуации. Никогда не забуду, как перед матчем второго круга с «Зенитом», когда мы были на грани вылета из высшей лиги. Тарасов, как всегда, закончил установку так, как мог это сделать только он: «Мальчишки, надо сегодня постараться! У нас же остался шанс на медали».

В том сезоне, единственном футбольном сезоне Тарасова-тренера, ЦСКА занял 13-е место. Но победный настрой, сохранившийся в Анатолии Владимировиче от хоккея, оставался при кем до последней минуты последнего матча.

БЕСКОВ

Признание для мальчишек всегда начинается с подражания. У нас в ФШМ ребята, причесываясь, делали аккуратный пробор не слева, как носит большинство мужчин, а справа. И только по одной причине: такой пробор был у Бескова.

Многие мальчишки в нашей школе были из бедных семей и стеснялись этой бедности. Вполне мог возникнуть комплекс неполноценности, с которым в футболе делать нечего. Бесков, прекрасно это понимавший, не раз говорил: «Не надо стесняться заплаток на брюки или стоптанных ботинок. Стыдно другое: когда эти брюки не отутюжены, а ботинки не почищены».

Когда он возглавил ЦСКА, многие игроки старались одеваться а ля Бесков. В одежде Константин Иванович всегда шагал в ногу с модой, ну а в футболе подчас был ее законодателем.

Он обладал поразительным чутьем на талантливых игроков. Сколько их было, открытых Бесковым, – несколько десятков, сотен? Сосчитать, по-моему, невозможно. Лично я горжусь тем, что был «открыт» для большого футбола Бесковым, когда мне, 18-летнему выпускнику ФШМ, он доверил место центрфорварда в основном составе ЦСКА. Через несколько игр моими партнерами стали Шестернев и Поликарпов. Константин Иванович выводил людей на поле всерьез и надолго: мы трое отыграли вместе полтора десятилетия!

А на какую долгую и счастливую жизнь в футболе Бесков «обрек» Дасаева, Черенкова, Шавло, Гаврилова, Ярцева, Родионова – в «Спартаке», Медакина, Островского, Шустикова, Воронина, Маношина, Метревели, Сергеева – в «Торпедо», Козлова и Гершковича – в «Локомотиве», Численко, Мудрика, Короленкова, Зыкова, Маховикова, Пильгуя, Гонтаря – в «Динамо».

Бесков собирал свои команды, как собирают мозаику: один игрок становился продолжением другого. Думаю, ему до сих пор нет равных в умении найти футболиста и отвести ему то единственное на поле место, где он сам раскроется сполна и команде принесет максимальную пользу.

Константин Иванович жил футболом и невольно заставлял делать то же самое и тех; кто находился рядом. И. заканчивая играть, многие уже просто не мыслили себя вне футбола. Почти весь тренерский штаб нашего лучшего на сегодняшний день клуба московского «Спартака» – Романцев, Ярцев, Самохин, Черенков, Родионов, Гладилин – взращен Бесковым. А раз так, значит, мы вправе толковать о школе Бескова. Ее основы заключаются в том, что у этого тренера никто ничего на поле не делал бездумно: мысль должна была предвосхищать каждый ход футболиста.

Я бы очень не хотел быть заподозренным в необъективной оценке Константина Ивановича, с которым мы волею судьбы давно породнились. Что, между прочим, не лишало нас бескомпромиссности, когда наши тренерские пути пересекались.

Самым серьезным «перекрестком» стал 1961 год. Бесков тогда тренировал «Спартак», я – ростовский СКА. И надо же было такому случиться, что наши команды сошлись 9 мая в Лужниках в финальном матче Кубка СССР. Если да я Бескова и его «Спартака» это было событие рядовое, то для меня и моей команды – без преувеличения историческое. И к поездке в Москву мы готовились сверхтщательно. Я с давних пор и по сей день веду нечто вроде досье на каждого действующего игрока, и тогда, в 81-м, это здорово помогло.

Нетрудно было предвосхитить, что «Спартак», да еще дома, станет много атаковать и вероятность пенальти в наши ворота достаточно велика. Штатным пенальтистом в те годы у «Спартака» был Мирзоян. По моей статистике выходило, что три 11-метровых из четырех он бьет в левый от вратаря угол. И мы с Радаевым разработали такую линию поведения: в момент разбега Мирзояна наш вратарь должен демонстративно качнуться в сторону «любимого» угла спартаковца, а упасть в противоположный. И когда за 12 минут до конца основного времени при счете 0:0 пенальти был-таки назначен, наша уловка сработала. Мирзоян поверил Радаеву, в последний момент поменял решение – и угодил в штангу!

А дальше сработала еще одна домашняя заготовка. Ростовчане располагали двумя прекрасными и разноплановыми игроками атаки – Андреевым и Заваровым. Они очень хорошо дополняли друг друга: первый мог освободиться от опеки и открыться в нужный момент, второй – обыграть на маленьком пятачке нескольких соперников и выдать ювелирный по точности пас партнеру. В обыгрыше Заваров был просто неподражаем. На тренировках он в упражнении «один в один» брал верх в 9 из 10 попыток. Поэтому я попросил своих игроков не мешать Заварову «разбираться» в одиночку с защитником, не подходить к нему близко и не приводить за собой еще одного спартаковского игрока.

За несколько минут до конца основного времени Заваров обыграл справа своего опекуна, отпасовал в середину Андрееву, который вышел на ударную позицию и подтвердил свою снайперскую репутацию: Дасаев ничем не мог помочь «Спартаку». Этот гол стал хрустальным для СКА.

После матча мы с ребятами хотели отметить нашу победу, да не получилось: все столики в московских ресторанах 9 мая оказались зарезервированы загодя. Договорились в шутку, что наверстаем упущенное позже в Ростове.

Ну а мне еще предстоял непростой визит в дом к «поверженному» тестю – Константину Ивановичу. Праздничный стол там был накрыт заранее, и гости приглашены – кто же думал, что «Спартак» проиграет Кубок Ростову! Часа черта два или три после матча я сначала позвонил, а потом приехал. Мое появление было встречено гробовой тишиной. Впечатление сложилось такое, будто вместо праздника попал на поминки… Хозяин дома заговорил со мной лишь на следующий день – Бесков не любил проигрывать.

Да и судьба далеко не всегда была к нему справедливой. Результат, который для любого другого тренера посчитали бы успехом, для Бескова порой оборачивался увольнением. В 1964 году его изгнали из сборной СССР за то, что она заняла •только» второе место на чемпионате Европы. Высоких покровителей «Спартака» в 80-е годы Бесков так приучил к медалям, что стоило команде занять «лишь» четвертое место в чемпионате страны, как немедленно последовала отставка. Так уж, видно, устроен этот мир: посредственностям прощают едва ли не всё, гениям ничего.

Сейчас Константин Иванович по своему официальному статусу – пенсионер, но от футбола он не отдыхает и привычную скамейку на стадионе по прежнему предпочитает мягкому креслу у телевизора.

Дважды в неделю по давней традиции мы ходим с ним в Сандуны и о чем в основном говорим, постегивая друг друга веничком, догадаться нетрудно. Конечно же, о футболе! Константин Иванович, кстати, за один банный сеанс в свои 77 лет совершает 5-6 ходок в парилку. Мне, тоже заядлому парильщику, за ним и здесь не угнаться…

***

– Похоже, я совсем вас заговорил, – виновато улыбнулся Владимир Григорьевич. – Никогда не устаю рассуждать о футболе и тем более его смотреть – на любой матч в Москве, пусть даже совсем второстепенный, приезжаю заранее, чтобы прежде, чем прозвучит свисток, окунуться в знакомую до боли атмосферу стадиона.

– Ну а когда же вы забываете о футболе?

– Когда смотрю старое советское кино. Но перед этим удаляю из комнаты, при всем уважении к его имени и фамилии, Григория Федотова, сына, который подначивает меня: дескать, как можно настолько отстать от жизни.

Нет, Гриша, твой папа не отстал от жизни. И от футбольной тоже. Хотя уже почти год как не занимается практической работой. Ничего не поделаешь: такова тренерская доля. Но он не ропщет на судьбу, не посыпает голову пеплом, потому что уверен: его тренерские идеи, которых, поверьте, немало, рано или поздно окажутся востребованными.

Это современно идеи человека, ни на один день не забывающего о своем прошлом. Человека, в отличие от многих из нас, не утратившего способность за мрачными страницами этого прошлого, видеть светлое, солнечное.

Уже только за это незаслуженный мастер спорта и незаслуженный тренер России Владимир Федотов заслуживает уважения.